Читаю «Дневник лишнего человека» Тургенева. Стойкое ощущение дежавю. Терпела до середины книги, потом не выдержала и пошла проверять. Открыла несколько раз перечитанную «Обыкновенную историю» Гончарова. Ощущения подтвердились цитатами. Значит, не только «Обломов» и «Дворянское гнездо» плод «совместного творчества».

читать дальшеГончаров, 1847:

Граф скрыл улыбку, закусив немного нижнюю губу. Наденька переглянулась

с матерью, покраснела и потупила глаза.

- Ваш дядюшка умный и приятный человек! - заметил граф тоном легкой

иронии.

Адуев молчал.

Наденька не вытерпела, подошла к Александру и, пока граф говорил с ее

матерью, шепнула ему: "Как вам не стыдно! граф так ласков с вами, а вы?.."

- Ласков! - с досадой, почти вслух отвечал Александр, - я не нуждаюсь в

его ласках, не повторяйте этого слова...

Наденька отскочила от него прочь и издали долго глядела на него

неподвижно, сделав большие глаза, потом стала опять за стулом матери и не

обращала уже внимания на Александра.



Граф говорил обо всем одинаково хорошо, с тактом, и о музыке, и о

людях, и о чужих краях. Зашел разговор о мужчинах, о женщинах: он побранил

мужчин, в том числе и себя, ловко похвалил женщин вообще и сделал несколько

комплиментов хозяйкам в особенности.

Адуев подумал о своих литературных занятиях, о стихах. "Вот тут бы я

его срезал", - подумал он. Заговорили и о литературе; мать и дочь

рекомендовали Александра, как писателя.

"Вот сконфузится-то!" - подумал Адуев.

Вовсе нет. Граф говорил о литературе, как будто никогда ничем другим не

занимался; сделал несколько беглых и верных замечаний о современных русских

и французских знаменитостях. Вдобавок ко всему оказалось, что он находился в

дружеских сношениях с первоклассными русскими литераторами, а в Париже

познакомился с некоторыми и из французских. О немногих отозвался он с

уважением, других слегка очертил в карикатуре.

О стихах Александра он сказал, что не знает их и не слыхал...

Наденька как-то странно посмотрела на Адуева, как будто спрашивая: "Что

ж, брат, ты? не далеко уехал..."

Александр оробел. Дерзкая и грубая мина уступила место унынию. Он

походил на петуха с мокрым хвостом, прячущегося от непогоды под навес.

Тургенев, 1850 :

После первых приветствий Ожогин представил меня князю, который обошелся

со мной очень вежливо. Он вообще был очень вежлив со всеми и, несмотря на

несоразмерное расстояние, находящееся между ним и нашим темным уездным

кружком, умел не только никого не стеснять, но даже показать вид, как будто

он был нам равный и только случайным образом жил в С.-Петербурге.

Этот первый вечер... О, этот первый вечер! В счастливые дни нашего

детства учители рассказывали нам и поставляли в пример черту мужественного

терпения того молодого лаке-демонца, который, украв лисицу и спрятав ее под

свою хламиду, ни разу не пикнув, позволил ей съесть все свои потроха и таким

образом предпочел самую смерть позору... Я не могу найти лучшего сравнения

для выражения моих несказанных страданий в течение того вечера, когда я в

первый раз увидел князя подле Лизы. Моя постоянно напряженная улыбка,

мучительная наблюдательность, мое глупое молчание, тоскливое и напрасное

желание уйти-все это, вероятно, было весьма замечательно в своем роде. Не

одна лисица рылась в моих внутренностях: ревность, зависть, чувство своего

ничтожества, бессильная злость меня терзали. Я не мог не сознаться, что

князь был действительно весьма любезный молодой человек... Я пожирал его

глазами; я, право, кажется, забывал мигать, глядя на него. Он разговаривал

не с одной Лизой, но, конечно, говорил только для нее одной. Я, должно быть,

сильно надоедал ему... Он, вероятно, скоро догадался, что имел дело с

устраненным любовником, но из сожаления ко мне, а также из глубокого

сознания моей совершенной безопасности обращался со мной необыкновенно

мягко. Можете себе представить, как это меня оскорбляло!

В этом свете Другие цитаты тоже звучат подозрительно.

Тургенев, 1850:

Роща с одной стороны кончалась довольно высоким и крутым обрывом;

внизу текла извилистая речка, а за ней на необозримое пространство тянулись,

то слегка вздымаясь как волны, то широко расстилаясь скатертью, бесконечные

луга, кой-где перерезанные оврагами.

Гончаров, «Обрыв» (1849-1869)

там шла кучка лип, хотела было образовать аллею, да

вдруг ушла в лес и братски перепуталась с ельником, березняком. И вдруг все

кончалось обрывом.

Да уж, господа классики стоят друг друга. Было отчего возникнуть конфликту.